Она началась в России тридцать лет назад Поделиться
Тридцать лет назад по всей России стартовала программа ваучерной приватизации, оставившая по себе в основном дурную славу. Она произошла на сломе эпох, когда постсоветское государство, находясь на грани экономического краха, окончательно сделало выбор в пользу свободного рынка и, как сегодня уверены многие, «бандитского капитализма». Так что же это было за явление? Мы поговорили с Григорием Томчиным, экс-депутатом Государственной думы, одним из непосредственных организаторов процесса, человеком из команды Анатолия Чубайса.
После объявления о начале приватизации общество разделилось. Большая часть не знала, что делать с ваучерами. А меньшая — активно их скупала в надежде стать собственниками. Фото: Соцсети
— Давайте для начала отделим мух от котлет. Это было время поэтапной конституционной реформы. Закон 1991 года (еще советский) так и не заработал, поскольку не содержал никакого механизма, инструментария приватизации, списка объектов, он определял лишь теоретические основы. Другое дело два последующих указа президента РФ Бориса Ельцина — №66 («Об ускорении приватизации государственных и муниципальных предприятий») и «О государственной программе приватизации», от 1992 и 1993 годов соответственно. Эти документы сыграли ключевую роль во всей истории. Указ №66 представлял собой стройный набор методических указаний: как что делать конкретно, как подать заявку, как составить план приватизации, сколько времени она должна занять. Причем был введен безвозвратный порядок, когда от конкретного чиновника ничего не зависело и, если заявка подана (любым человеком на любое предприятие), обратного хода уже нет. Чиновники были лишь винтиками-исполнителями в очень узком коридоре. Что касается ваучера, он являлся просто средством платежа.
— Чтобы его можно было свободно продавать, чтобы он имел свободное хождение как некая ценная бумага. И это было принципиально верное решение. В противном случае приватизация бы не состоялась в задуманной идеологами форме. Выставленные на продажу предприятия оказались бы в руках худшей, наименее цивилизованной, полубандитской части иностранного капитала. Ведь рядовые люди были поголовно бедны. Если бы государство провело денежную приватизацию, а не ваучерную, граждане России оказались бы в пролете. А так участие в ней мог принять каждый. Делай что хочешь: продавай ваучер, вкладывай в паевой фонд или в предприятие, на котором работаешь, покупай акции. Это была школа рынка для всей страны: даже древние старушки, сидевшие возле дома на лавочке, судачили, как им поступить с ваучером. Приватизационный чек оказался квазиполезной вещью: он помог воспитать из физиков и математиков профессиональных участников рынка ценных бумаг. Как показывает практика, владеть собственностью может лишь 20% людей, а управлять ею — только 6%, остальные разорятся. Я имею в виду коммерческую собственность, а не личную квартиру для проживания. Ваучер помог понять, кто у нас может владеть, кто управлять, а кто быть простым наемным работником. К концу процесса страна получила массу специалистов, образовавших потом костяк работы с биржами, с акциями.
— За три года, с конца 1992-го по начало 1996-го, 124 тысячи предприятий по всей стране. Из них 24 тысячи федеральных и 100 тысяч региональных и муниципальных. Работа была проведена колоссальная. Расскажу байку: однажды к Чубайсу приехали специалисты по приватизации из Великобритании — делиться опытом. Тот спросил: «В приватизации какого количества предприятий вы участвовали?» Кто-то сказал «двух», кто-то «трех». Чубайс улыбнулся: «Я сейчас позову коллег: один из них курировал процесс на 300 объектах, другой на 500. Поделитесь с ними своим опытом». Сложность была в том, что в тогдашней постсоветской России практически вся экономика имела жесткую военно-государственную природу, а гражданская продукция являлась лишь производной от нее, некими «отходами». Тот же «Ростсельмаш» относился не к сельскому машиностроению, а к оборонному комплексу. И определить цену этих предприятий было очень непросто. Точнее, они стоили ровно столько, сколько выпускаемая ими продукция. Так вот, на момент начала приватизации большинство не стоило вообще ничего. Ноль. Потому что они производили не товар, а некий продукт, который наши граждане покупать не хотели. Во времена СССР кто-нибудь из женщин носил советские сапоги? Значит, частным собственникам (в основной своей массе бывшим директорам) нужно было проводить модернизацию, вкладываться в новое оборудование, чтобы завод выпускал товар, а не продукт. А где взять деньги, если все ушло на покупку? Фото: asu.ru
— Оставить недовольными всех участников, добиться, чтобы никто — ни один человек, ни один слой общества — не получил подавляющего преимущества над остальными, — в этом была основная, сознательно поставленная задача. Ее удалось решить. Было понимание, что нельзя осчастливить всех. Ни директорам, ни трудовым коллективам, ни внешним инвесторам не позволили купить предприятие целиком, овладеть пакетом акций в 100%. В 1998 году это недовольство наложилось на дефолт. Который, кстати, оздоровил экономику и перетряхнул управленческие кадры. Многие предприятия сменили владельцев. Могу добавить, что, к примеру, питерский криминалитет, воровское сообщество, приватизацию пропустил. Они сказали, что государству не доверяют. А когда попытались включиться, было уже поздно.
— Если честно, с потолка. «Левые» экономисты (нерыночники) оценивали имущество всех российских предприятий в 1 трлн 400 млрд условных рублей; мы эту цифру позаимствовали у них и разделили на 140 млн человек, численность населения. Итоговые 10 тысяч нас вполне устроили. Сначала мы решили, что одной тысячи будет мало, а 100 тысяч — много. Кроме того, хотели обойтись без номинала, поскольку он не играл никакой роли. Но потом осознали, что люди не поймут. Классический ваучер не имеет номинала; скажем, в Чехии и Польше его не было на приватизационных чеках. Но эти страны находились под властью коммунистов не так долго, как мы, и были изначально ближе к рынку.
— Он имел в виду не сам ваучер, а те акции, которые вы правильно приобретете на него. «Ребята, подумайте хорошенько, куда вложить ваучер» — в этом был посыл Чубайса. К слову, те, кто вложился в акции «Газпрома», получили доход, превышающий стоимость двух «Волг». Напомню также: ваучеры раздавались не бесплатно, за один нужно было заплатить 25 рублей. Просто мы поняли, что иначе никто не придет брать: такова психология людей, для них любое проявление щедрости государством априори подозрительно.
— Очевидно, перед Счетной палатой поставили задачу представить ваучерную приватизацию в наихудшем свете. Мол, народ ее не любит, и, похоже, не без оснований. Подкрепите это отношение фактами. И вот в СП стали просчитывать стоимость предприятий по собственной, изначально ущербной методике: брали затраты на их создание, пересчитывали по покупательной способности, получали неимоверные цифры. А мы в плане приватизации того или иного промышленного объекта всегда обозначали цену, которая была экспертной и соответствовала текущим рыночным реалиям. Эту цену определял сам директор, он, по нашему законодательству, отвечал за все расчеты, учитывая массу факторов, включая стоимость продукции, прибыль за последние год-два, объем средств, необходимых для переоборудования. Ведь если бы он завысил цену, то и денег не хватило бы на покупку. А если бы занизил — его бы «сожрал» трудовой коллектив. Государство утверждало ту цифру, которую ему предоставлял директор, предварительно проверив, нет ли ошибок в расчетах.
Я лично этим занимался, в 1993–1994 годах возглавляя управление приватизации предприятий в комитете по управлению горимуществом мэрии Санкт-Петербурга. И практически ни разу не было, чтобы в процессе продажи акций предприятий приходилось занижать стоимость, ее только повышали. Сговор на аукционах по приватизации, в отличие от залоговых, был полностью исключен. Авторы доклада СП преследовали еще одну цель — содрать задним числом еще бабок с владельцев. Но бизнес стал стеной и не позволил.
— В случае с 24 тысячами крупных федеральных объектов — да. Это были либо директор, либо главный инженер, либо главный технолог. Причем каждый со своей командой. Приведу пример из жизни. Есть такое предприятие «Ленполиграфмаш», в те годы оно производило не полиграфическое оборудование, а продукцию военного назначения. Располагалось в центре города, на Петроградской стороне. Там главным технологом работал мой хороший знакомый по фамилии Соловейчик, ныне покойный. Еще до приватизации он разругался с директором, ушел в рынок, стал толковым кооператором. Поскольку на «Ленполиграфмаше» он пользовался большим авторитетом, его пригласили на собрание по приватизации и предложили возглавить предприятие. Он сказал: «Хорошо, но с условием, что вы все сдаете мне свои акции в управление; плюс приватизация пройдет по моему варианту. Я же обещаю никого не увольнять в течение пяти лет». Так и вышло: через две недели его опять позвали на главную должность, а директора и главного инженера выгнали. Соловейчик никого не уволил, предприятие работает до сих пор, теперь под руководством его сына, который вынес основные мощности за черту города, оставив на прежнем месте только дирекцию.
И таких примеров абсолютное большинство. Практически на всех предприятиях директором выбирали наиболее авторитетного, квалифицированного и сильного. Того, кто готов войти в рынок. В противном случае им становился управленец со стороны. Предприятие нельзя бросить, отдать абы кому, иначе оно рухнет независимо от состояния. И это был естественный, тяжелый капиталистический отбор. В России не было ни управленцев, умеющих думать на несколько ходов вперед, ни школы, которая бы их готовила. Она появилась благодаря приватизации. Правда, процесс не обошелся без крови, но иначе было нельзя. Фото: ru.wikipedia.org
— Ну нельзя научить человека плавать без воды. Велась просветительская работа, государство выпустило массу брошюр по приватизации, где все разжевывалось: чем обусловлена цена предприятия, цена ваучера, куда идут акции, как ими лучше распорядиться, что такое чековые фонды и так далее. Госкомимущество располагало целым подразделением, которое всем этим занималось. Открытость процесса была максимальной: шли передачи по телевидению, журналистам предоставляли доступ куда угодно, на любые совещания по выбору вариантов приватизации.
— Единственная настоящая ценность, которая была у предприятий, это земля под ними. Не ржавые станки, не кривые здания с покосившимися окнами, а те колоссальные, необъятные территории, на которых размещались производственные мощности. Их-то как раз мы не дали директорам, хотя обещали. Земельный кодекс был принят аж в 2001 году. В 1994–1995 годах, когда я был депутатом Госдумы, этого сделать не удалось из-за яростного сопротивления большей части депутатского корпуса. Костьми ложились просто. Земельный кодекс развязал бы руки собственникам, позволил бы им кредитоваться у банков под залог в виде земли, продать часть лишней территории, модернизировать предприятие по своему усмотрению. И вся промышленность развивалась бы ускоренными темпами. Считаю, это коренная, непростительная ошибка; впрочем, ответственность за нее несут не только реформаторы. Да и с принятием Налогового кодекса государство затянуло: нами разработанный документ долго обсуждался и был утвержден Госдумой только в 1998 году.
Еще один явный провал связан с программой приватизации жилья, совершенно отвратительной. Хотя в политическом смысле все оказались довольны: хочу приватизирую, хочу нет. Мы раздали людям квартиры, обеспечив им права, но не загрузив обязанностями. Домохозяйства, каждое из которых владеет кусочком дома, должны образовывать кондоминиум. То есть совместно управлять объектом недвижимого имущества. Все эти нынешние ТСЖ, советы домов являются следствием той недоработки.
— Он был организатором процесса и главным идеологом. У него в кабинете решались все вопросы. Но сам он ничего не писал, никаких документов не готовил. Ваучер еще в конце 1980-х придумал рядовой экономист Госплана Виталий Найшуль, продажей руководил Дмитрий Васильев (председатель Комиссии по рынку ценных бумаг), за юридическую проработку программы отвечал глава Госкомимущества Петр Мостовой. Немалую роль сыграл и зампред ГКИ Альфред Кох, обладатель феноменального математического ума. Эта был монолитный коллектив, творивший на ходу. Я среди них был самый старший, сейчас мне уже 75 лет.
— Вложил в паевой фонд. Правда, мой друг Соловейчик предлагал инвестировать в его предприятие, мол, «пользы будет больше». Я ему ответил: «С тобой, акулой капитализма, не будет. Твоим людям — да, мне — нет». Кстати, с паевыми фондами тоже получилось не лучшим образом: Дмитрий Васильев видел в них базу для создания будущих инвестиционных фондов. Но в итоге эти два вида фондов разошлись: паевые стали дочками банков — во многом из-за внутриполитической борьбы, нехватки политической воли. Победила банковская структура.
— Сложился общенациональный рынок ценных бумаг, при его создании не понадобились никакие иностранные специалисты. Комиссии по этому рынку возникли сразу во всех регионах, куда пришли профессионалы — выходцы из научной среды, которым было достаточно прочесть две-три книжки по экономике и наложить на свой математический ум. Эти люди (хотя не обошлось без мошенников) прекрасно умели считать. В стране появились частные магазины, рестораны, кафе, малые предприятия, сформировался нормальный инвестиционный климат. Но проблем хватало. Если общая приватизация уложилась в три года, то переход отдельных предприятий в частные руки зачастую затягивался до бесконечности. Где-то оставался недопроданным госпакет — владелец не знал, что с ним делать, не мог провести эмиссию. Это уже было связано с политикой, с тем, что правительство Черномырдина состояло не только из реформаторов. Эти люди тормозили процессы. Кто-то говорил: «Мы сейчас им госсобственность отдадим, а они там повсеместно казино устроят». Или: «Стране нужны танки-пушки, а не жевательная резинка». И вот эта недоделанность, опоздание с Земельным кодексом и налоговой реформой тормозили экономику.
Григорий Алексеевич Томчин родился 4 декабря 1947 года в Ленинграде в семье военных. В 1972-м закончил Ленинградский кораблестроительный институт по специальности инженер-электромеханик. Тогда же начал трудовую деятельность конструктором в ЦКБ МТ «Рубин», где проработал вплоть до 1992 года. С 1991-го по 1993 год — эксперт Комитета Верховного Совета РФ по экономической реформе. В 1992-м участвовал в разработке государственной программы приватизации. В 1993–1994 годах был начальником управления приватизации предприятий промышленности, строительного комплекса и отраслей инфраструктуры комитета по управлению городским имуществом мэрии Санкт-Петербурга. В 1996–1999 годах возглавлял Всероссийскую ассоциацию приватизируемых и частных предприятий. Бывший председатель Санкт-Петербургского отделения партии «Союз правых сил», бывший член Общественной палаты РФ, депутат Госдумы первого и третьего созывов (1994–1995, 1999–2003).
