Экономист Капелюшников: «Рынок труда из ледяной воды попал в кипяток» Поделиться
Пандемия коронавируса трансформировала рынок труда. Нерабочие месяцы вынудили предпринимателей сокращать издержки на рабочую силу, так как доходы рухнули и выплачивать заработные платы стало зачастую попросту нечем. Многие сотрудники перешли на сокращенный режим работы или на удаленку, хотя увольнений было мало. Но пандемия пока не закончилась, а следовательно, рынку труда еще придется пережить ряд видоизменений. Какие специальности востребованы сейчас больше других, а какие из-за пандемии потеряли актуальность, ждать ли всплеска безработицы и где искать высокие зарплаты? Об этом «МК» рассказал член-корреспондент РАН, главный научный сотрудник ИМЭМО РАН, замглавы Центра трудовых исследований Высшей школы экономики Ростислав Капелюшников.
— В 2020-м, когда началась пандемия, ожидания были совершенно катастрофическими. Речь шла о гигантском скачке безработицы. Говорилось о том, что работу потеряют десятки миллионов человек и им будет не на что жить. Сразу скажу, что шок от пандемии не был похож на стандартный экономический кризис. Обычно кризисы вызываются неурядицами со стороны совокупного спроса. В случае с пандемией шок был со стороны совокупного предложения, так как лидеры всех стран собственными руками взяли и прикрыли значительную часть экономической активности. Сама природа этих потрясений была другой. Соответственно и далее ситуация развивалась не как при обычных кризисах и совсем не так, как ожидали на старте. С точки зрения того, что происходило в экономике, это даже не подпадает под стандартное определение экономического кризиса — рецессии. Рецессия — это отрицательные темпы экономического роста на протяжении полугода. На Западе период отрицательных темпов экономического роста составил 2 месяца. В России — чуть дольше. Да, падение было очень глубоким. Но всего через пару-тройку месяцев экономика стала восстанавливаться.
— Государства начали частично снимать ограничения. По большей части кризис был рукотворным. Это «творчество» самих властей, которые директивно прихлопнули множество бизнесов. Если говорить непосредственно о кризисе, то он был беспрецедентно коротким. В США уже в апреле 2020-го экономика начала восстанавливаться. В России — в июне-июле. Другое дело, что, когда приходили новые волны COVID-19, государства частично возвращали ограничения, что тормозило процесс восстановления.
— У подавляющего большинства стран прирост безработицы был мизерный: 1–2%. В России аналогичная ситуация. Правда, есть группа государств, где безработица подпрыгнула невероятно: США, Канада, Ирландия. Но следует иметь в виду, что в этих странах есть такая специфическая форма, как временная безработица или безработица по вызову. Это когда фирма увольняет сотрудника, но с обещанием, что, если дела снова пойдут лучше, его немедленно позовут обратно. Это можно сравнить с вынужденным отпуском. Разница в том, что когда мы имеем дело с вынужденным отпуском, то юридические отношения между фирмой и работником не прерываются, а при «безработице по вызову» — наоборот. Опыт США показывает, что в 85% случаев работников, которых временно уволили, затем возвращают обратно. В обычные кризисы, например в США, показатель временно безработных почти не реагирует на спад, а весь прирост обеспечивается за счет тех, кого гонят с работы окончательно. В этот раз было все с точностью до наоборот. Если учесть эту особенность, то окажется, что практически во всем мире рост безработицы был минимальный. Фото: tambov.gov.ru
— Она упала сильнее, чем выросла безработица. Статистика выделяет три основных состояния на рынке труда: занятость (когда у человека есть работа), безработица (когда работы нет, но ее ищут и готовы немедленно приступить), экономическая неактивность (работы нет, и люди ее и не ищут). К последней категории, например, относятся студенты очных отделений, пенсионеры, домохозяйки. Так вот, во время пандемии наблюдался активный отток из рядов рабочей силы. Люди уходили из занятости, но чаще всего становились не безработными, а экономически неактивными. Допустим, раньше человек пенсионного возраста продолжал работать, а в условиях пандемии предпочел уйти с должности, чтобы не заражаться. Другой пример: по всему свету позакрывали детские сады и школы, и многие женщины были вынуждены оставить работу, чтобы сидеть с детьми. В результате во всем мире безработица выросла совсем немного, занятость увеличилась чуть больше, но все равно не радикально.
— Потому что в ход пошли другие механизмы приспособления к экономическим шокам. Первый механизм — это сокращение заработной платы. Понятно, если работодатель понизил сотруднику в кризис зарплату на 20%, у него меньше стимулов выгонять такого сотрудника с работы: ведь он обходится дешевле. Второе — это различные формы неполной занятости: когда людей переводят на сокращенный рабочий день, отправляют в вынужденные отпуска (с сохранением зарплаты или без). Третье — переводы на дистанционный режим работы. Так вот, во всем мире такие механизмы, как неполная занятость и дистанционная работа, расцвели пышным цветом. В некоторых странах на пике кризиса 15% всех занятых могли работать в различных режимах неполного времени. Дистанционная занятость на пике вырастала до 25–30%. В результате этого сохранялись рабочие места, предотвращая падение занятости и рост безработицы. Если бы не неполная занятость и дистанционный режим, то безработица взлетела бы под небеса. Были задействованы гораздо более мягкие механизмы приспособления, что позволило пережить этот период с минимальными социальными потрясениями.
— Как раз в первую очередь такой подход характерен для России, потому что это традиционный для нашей страны механизм приспособления. Специалисты всегда говорили, что в России рынок труда какой-то неправильный. Вместо того чтобы в кризис росла безработица и падала занятость, у нашего рынка падает зарплата и сокращается продолжительность рабочего времени. «Ах, когда же российский рынок труда начнет нормально работать?» — сокрушались многие эксперты. Но когда грянул COVID-19, рынки развитых стран, грубо говоря, стали функционировать именно по такому алгоритму, по которому традиционно функционировал наш. Российский рынок труда всегда приспосабливался к негативным экономическим шокам, главным образом за счет сжатия продолжительности рабочего времени и снижения заработной платы.
— В развитых странах реальная заработная плата снизилась где-то на 2–3% за 2020 год. В России в первые месяцы пандемии произошло резкое проседание, а потом заработная плата начала восстанавливаться. Если посмотреть на цифры в целом за год, то реальная заработная плата в 2020 году выросла почти на 3,8% по сравнению с 2019-м. Но такая «лобовая» статистика мало о чем говорит. Строго говоря, мы должны были бы сравнивать то, что реально получилось по итогам 2020-го, с тем, что было бы в 2020-м, если бы не пандемия. По моим прикидкам, тогда мы получим замедление темпов роста реальной заработной платы примерно на те же 3%.
— Есть два ее показателя. Общая безработица измеряет процент людей, не имеющих работу, но ищущих ее. Регистрируемая безработица показывает, сколько людей пошло в службы занятости и встало на учет. В России по разным причинам общая безработица всегда в несколько раз превосходила регистрируемую. Только треть или четверть безработных шли в службы занятости и регистрировались. В пандемию государство решило резко увеличить поддержку безработных: вырос минимальный и максимальный размер пособий, дополнительные категории граждан получили право на получение пособий, увеличилась длительность их выплат. Важно также, что в условиях пандемии была введена электронная регистрация потерявших работу. В результате издержки регистрации резко упали, а выгоды резко выросли. Толпы людей устремились в службы занятости. Во время пандемии регистрируемая безработица выросла раз в 5. Если безработица общая выросла на 1,9 процентного пункта, то эта увеличилась на 4–4,5. В результате разрыв между ними сильно сократился. Отмечу, что практически все эти меры были введены на временной основе. Как только дополнительные меры поддержки безработных исчерпали срок своего действия, регистрируемая безработица стремительно покатилась вниз. Сейчас регистрируемая безработица чуть выше, чем была до кризиса, а общая безработица — чуть ниже, и занятость уже превзошла докризисный уровень. Таким образом, негативные эффекты, связанные с пандемией, даже несмотря на то, что она продолжается, по большей части уже отыграны назад.
— В результате рынок труда и на Западе, и в России из ледяной воды попал в кипяток. Сейчас на рынке труда США — чудовищный дефицит рабочей силы, особенно работников невысокой квалификации. Сети фастфуда не могут найти людей даже при условии, что гонят вверх зарплату. Не хватает водителей грузовиков и т.д. Такого превышения количества вакансий над численностью безработных никогда не было за всю историю США. Никогда не было и такого огромного уровня добровольных увольнений: когда люди понимают, что для них открыта более благоприятная возможность, они по собственной инициативе уходят с нынешнего места работы на новое. Нечто подобное наблюдается и в России. Это произошло по ряду причин. Сократилось предложение труда. Многие работники ушли на пенсию, либо сидят дома с детьми, либо намеренно избегают контактов с другими людьми из-за пандемии. Кроме того, выросла резервируемая заработная плата (минимальная сумма, за которую человек вообще готов идти работать). Например, американское государство за время пандемии раздало немереное количество денег людям на руки. Но если у человека есть какие-то другие источники дохода, то он, разумеется, не будет соглашаться на первую попавшуюся работу, а станет искать более привлекательное рабочее место. Он может дольше заниматься поиском на рынке труда, чем если бы у него не было подушки безопасности из денег, которые дало ему государство. Люди стали более разборчивыми и не соглашаются на низкооплачиваемую работу. Еще один момент: произошло изменение в структуре спроса на рабочую силу. Резко вырос анклав относительно неквалифицированных рабочих мест, где при этом платят приличную заработную плату. Яркий тому пример — курьеры. Лучше работать курьером и получать приличную зарплату, чем гробиться на стройке и получать в два-три раза меньше. Таких рабочих мест практически не было до пандемии. Они появились в результате переориентации спроса на рабочую силу. Появилась потребность в такого рода не очень квалифицированных работниках, которые должны получать неплохую заработную плату, так как работают в рисковой среде — в контакте с людьми. В результате у работников с невысокой квалификацией появился выбор.
— Дело в том, что и в США, и в России резко сократилось присутствие мигрантской рабочей силы. В начале пандемии многие академические исследователи предрекали, что масса гастарбайтеров останется без работы и пойдет грабить местных жителей. Ничего этого не произошло. Подавляющая часть этих людей уехала к себе домой, а возвращаться им тяжело или даже нет желания. В результате российская экономика лишилась изрядного отряда неквалифицированной мигрантской рабочей силы. Официальное число трудовых мигрантов в России на пике кризиса снизилось в 1,5 раза. И это только официальные цифры. Сколько теневых работников покинуло страну — неизвестно. Работодатели, что в США, что в России, не могут сейчас найти никого на такие рабочие места. Вдобавок в условиях пандемии появились рабочие места с принципиально иными неденежными характеристиками. Речь о дистанционной занятости. Теперь работник может торговаться с работодателем и говорить ему «нет», если тот не может обеспечить его работой онлайн. Если человеку приходится добираться на работу, контактировать с людьми, рисковать здоровьем, то он требует повышенную зарплату. Все это дополнительно сжимает потенциал рабочей силы, готовой трудиться недистанционно. В результате действия всего этого комплекса причин зарплата резко пошла в гору. Такого большого числа вакансий в России, заявленных официально в службы занятости, вообще никогда не было (раньше было 1,5 млн, сейчас 2 млн). Рынок труда перешел в иной режим функционирования. Сейчас спрос на рабочую силу (при существующих зарплатах) намного превышает предложение. Многие что российские, что американские работодатели стонут, говоря, что никогда такого не было.
